Несмотря на индивидуальные особенности поэтического дарования, поэты делятся на две группы. К первой относятся поэты, выделяющие себя из толпы, духовно независимые от окружающего их общества, живущие исключительно в мире своих представлений и переживаний и только в таком состоянии способные к созданию стихов. Ко второй – те, кто ощущает себя частью окружающего мира, чувствует душой перемену его настроения, радуется вместе с ним, печалится вместе с ним и, вдохновляясь этими радостями и печалями, творит стихи. Первые никак не связаны с местом и временем, в которых они живут. Каждый из них дает миру пронизанные индивидуализмом стихи, выражающие чувства отдельной личности. Если не принимать во внимание языка их произведений, то их творения воспринимаются как интернациональные: в них зачастую преобладают абстрактные или общечеловеческие темы. Вторые – поэты-общественники, которые вслушиваются в мысли и чувства народа, живут народными надеждами и печалями, не могут оставаться глухими и слепыми к жизни общества. Эти поэты выполняют роль общественного термометра: в зависимости от его чувствительности (силы и глубины своего таланта) они поют о страданиях народа, о биении его сердца.
Если у нас к поэтам первой группы относится Сагит Рамеев, то ко второй – Габдулла Тукай. Он является мастером слова, который выразил народные радости, печали, народную страсть. Он – национальный поэт, которому довелось жить в эпоху подъема национального сознания. Он служил нации, поэтически вы ражая, передавая в стихах наши национальные надежды, указывая верный путь в смутном водовороте мыслей. В самом начале своего творческого пути он, задаваясь вопросом об этом, сам же отвечает на него:
Лишь к служению нации испытываю я любовь!
В этом есть и красота, и удовольствие, и наслаждение!
На протяжении всей своей жизни это служение нации было Полярной звездой его творчества, его киблой. Всю свою короткую жизнь он шел, не сворачивая с этого пути, оставаясь до самой смерти певцом нации: он пел о ее горестях, смеялся над ее недостатками. Его перо ни разу не соскользнуло с этого пути, у него не найти и двустишия, в котором он изменил бы ему. Вот эта сущность поэта-общественника сподвигла его писать воспитательные стихи, в которых в то время была необходимость. Он одно за другим создает книги для детского чтения, переводные или оригинальные стихотворения, рассказы. Эта часть его творчества начинается с гимна родному языку. Понятное даже самым маленьким детям, оно стало гимном нашему бесценному языку:
И туган тел, и матур тел, әткәм-әнкәмнең теле!
Дөньяда күп нәрсә белдем син туган тел аркылы.
О язык родной, прекрасный, отца и матери язык!
Много на свете узнал я благодаря родному языку.
В нем соединились национальный разум и национальное чувство, и оно – наиболее ценное из воспитательных стихов Тукая. Поэтому это стихотворение во всех наших школах почитается как национальный гимн, и оно увековечит имя Тукая как самого любимого нашими детьми поэта.
Это было время поиска национальных основ наших школ, когда создавалось много учебников и была необходимость в разных по тематике, написанных простым языком стихотворений назидательного характера. Все издатели обращались к Тукаю, просили его написать стихи для этих целей, и Тукай стал автором самых подходящих для этого стихов. Часто, не имея времени для поиска темы, он обращался к стихотворениям русских авторов и переделывал их на наш лад. Таким образом, в сборниках Тукая нашли место его переводы из Пушкина, Лермонтова и других поэтов. Эти стихотворения не являются дословными переводами: он изменил их ритмику, содержание, придал им национальное звучание. В них не осталось ничего, что раздражало бы национальный вкус читателя.
Возможно, были и те, кому эти написанные в этом духе стихи Тукая были не по нраву – это было время утверждения национальной самостоятельности, стремления дистанцироваться от русской культуры. Из-за связи Тукая с большим числом русских поэтов некоторые отказывали ему в праве называться национальным поэтом. Автор этих строк, находившийся в то время в ссылке и будучи знакомым с творчеством Тукая из сборников, газетных статей, отдельных сочинений, писал в 1912 году Тукаю через Фатиха Амирхана письма, предупреждая его, давая наставления.
Таких, как он, друзей Тукая, к которым он относился с уважением, был не один человек, и не два, и Тукай не оставлял их мнение без внимания. В последний период он стал по-настоящему самостоятельным поэтом.
С другой стороны, тот факт, что за короткое время Тукай стал народным поэтом, возбуждало у некоторых мелкодушных людей чувство зависти. Возглавивший это движение Галимджан Ибрагимов, сравнив Тукая с Сагитом Рамеевым и Дардмендом, хотел низвергнуть Тукая с поэтического пьедестала1. Он хотел возвести на него богача и издателя Дардменда. В это же время возглавляемая Хусаином Ямашевым группа молодежи, воспитанная под влиянием русской литературы и поэзии, относящаяся к национальным вопросам как к «пережиткам феодализма», начинает кампанию с целью преуменьшения значимости Тукая как поэта, представляя его всего лишь как переводчика, простого стихоплета и превознося при этом Сагита Рамеева. Однако они не смогли опубликовать в национальной печати свои критические выступления: авторитет Тукая, уважение к нему закрыли перед ними двери национальных издательств. Эта молодежь публикует свою критику в русских газетах и только среди читаю щей по-русски публики находит незначительное количество по следователей2. Однако эти публикации не оказали никакого влияния на нашего широкого читателя. Тукай никак не отвечает на эти выпады, он не изменяет отношения к соперничающим с ним Дардменду и Сагиту Рамееву. Он продолжает дружбу с Сагитом, попрежнему с уважением относится к Дардменду. Однако в не скольких стихах мастерски дает отповедь своим критикам:
Не боится дождя подлинный цветок,
Ибо знает: дождь даст ему силу для роста.
Подобно этому, не может критика испугать подлинный талант:
Он верит в себя и опирается на свои слова.
Но только огорчаешься, если твой критик – осел, Чужой татарам, неприятный дубина и выскочка.
(«О критике», 1912)
Показав читателю, что эти критические выпады произрастают из чуждых татарской жизни идей, Тукай продолжил свое творчество в выбранном им русле. Еще более резкий ответ он дает на критику со стороны Галимджана Ибрагимова в своем стихотворении «Мөнтәкыйд» («Критик»):
Увидев ветряную мельницу, говорит: «Ах, нет у нее воды!»
Увидев водяную мельницу, говорит: «Ах, нет у нее пара!»
Схватившись за лошадиный хвост, говорит: «Это длинные волосы! Добавляя: «Почему они не на голове, это достойно критики!»
Он видит бараний хвост и говорит: «Как опух!»
Говорит: «Как враждебны татары русским врачам».
Дардменд, Сагит Рамеев – поэты, подобные водяной мельнице, приводимой в движении малым количеством воды в мину ты, когда в воздухе царит затишье. Тукай же – поэт, подобный ветряной мельнице, приводимой в движение мощными ветрами, дующими то с юга, то с севера, то справа, то слева. Между ними нет никакого соперничества. Подобно тому, как существуют и водяные, и ветряные мельницы, свое место есть и у народного поэта, и у поэта-индивидуалиста. В своем стихотворении он хо чет сказать, что, если хвост лошади и ее грива находятся на своих местах, то здесь нечего и критиковать, ибо это естественно. Овечий хвост на протяжении тысяч лет был для наших предков источником жира, которым наши матери и бабушки сдабривали перемечи, самсу, пироги, чак-чак, кашу. Его использование не связано с незнанием рыбьего жира, используемого русскими. Этот продукт удовлетворял наши обусловленные национальным укладом жизни потребности. Обращение к стихотворным фор мам распространенных в народе «Мухаммадии», «Бакыргана» для написания стихов не является невежеством. Это – творчество, порожденное нашей действительностью. Автор доносит до нас мысль о том, что наше настоящее связано с прошлым, что прогресс – это естественный ход событий. Этот ответ Тукая читатели приняли не только умом, но и всем сердцем, и стихотворение «Критику» всякий раз цитировалось ими. Однако эти ответы и сегодня верны, и в будущем они не утратят своей правдивости.
Смог ли бы Тукай (если у него возникло бы такое желание), под влиянием этой критики потеряв веру в себя как народного поэта, принять позицию поэтов первой группы, перейти в их ряды? Смог ли бы он, как Сагит Рамиев, написать стихотворение, подобное его стихотворению «Мин» («Я»)?3 Как было сказано выше, для того, чтобы приняв идею «чистого искусства», стать истинным поэтом, наипервейшим условием является способность пребывать в духовном одиночестве, отрешившись от всех житейских невзгод и устремившись к небесам. Смог бы сирота Тукай, жизнь которого связана с несчастной долей сво ей нации, Тукай, который играл первую роль в единении татар, Тукай, тысячами духовных нитей связанный с наставления ми, жалобами, радостями, надеждами, звучащими в строках
«Мухаммадии», «Субательгаджизин», «Бадавам», «Бакырган», Тукай, погруженный в атмосферу казанской печати, сатирических сборников, национального театра, вечеров, дружеских по сиделок с перемячами и пельменями, Сенного базара, смог ли бы Тукай, отрешившись от всего этого, принять такое одиночество? Смог ли бы он, взваливший на себя тысячи пудов национальных проблем, воспарить в небеса и, нежась в лучах Венеры, воспевать глубокий взор какой-либо девушки? Нет. Если бы Тукай и пожелал встать на этот путь, то он уподобился бы ласточке, вздумавшей подражать попугаю. Слава Всевышнему, эти заблуждавшиеся критики не смогли направить его по этому неверному пути. Тукай остался народным поэтом, идущим своим путем, певцом народных страданий. Однако Тукай, не вполне осознав свою сущность, не успел оградить свой народ от нападок той части общества, которая связывала прогресс с русификацией. Он подвергся нападению другого врага – легочной болезни, происходящей от его горемычной жизни. Эти чудовищные, невидимые глазу бациллы съедали его тело. Но этим они не ограничивались – подтачивали его дух. Согласно пословице «В здоровом теле – здоровый дух», его физическое нездоровье переходило в болезнь духа. В стихах поэта, писавшего в начале своего творческого пути:
Иду я прямо, не сворачивая ни влево, ни вправо,
Если вижу препятствия, то разрушаю их.
Я не горбат, не жду, когда исправит меня могила…–
появляются новые интонации, новый пафос. Это состояние не наносит ущерба его поэтическому таланту. Напротив, эта его страсть, это переживание придают его стихам особую глубину, затрагивают наиболее тонкие струны его лиры. Но несмотря на это, в нем появляется нечто подобное страху. Угасают его личные надежды. Он сетует:
С какой бы страстью я теперь не водил пером,
Не летят, как прежде, искры безумной и чистой любви
Вслед за этим он пишет полные слез строки:
Все цветы мои увяли
Из-за злой, жестокой, холодной судьбы
Нет надежды: я жду своего последнего часа,
Жду: когда же я умру, не издав и звука?
Слезы Тукая, снискавшего славу самого великого поэта, не воспринимаются читателем как предвестие беды. Они представляются всего лишь как преходящее проявление душевной боли. Никто и представить не может, что наступило время решающей борьбы за Тукая с безжалостной болезнью. Ни окружающие Тукая друзья, ни вьющаяся вокруг него толпа бездельников, ни народ не осознают всего трагизма его положения. За сплетня ми, будничными делами они забывают о смысле этого стихотворения. И сам Тукай не прекращает своего творчества, пишет стихотворения в другом духе. Но пока было время, возможность отправить Тукая на лечение кумысом, отправить его в Крым, оградить его от пагубных пристрастий, создать условия для здо ровой жизни, никаких усилий не предпринималось. Несмотря на то, что издатели получали от его книг многотысячные доходы, у него не было денег, чтобы осуществить путешествие в Уфу и Астрахань. Несмотря на то, что богатеющие день ото дня по волжские купцы, щедро давали деньги на нужды нации, отправкой Тукая в Крым, его лечением никто не занимался, ссылаясь на отсутствие денег. Конечно, свою роль в этом сыграло и нежелание самого Тукая выпрашивать деньги, и его неопытность в от ношениях с издателями. В итоге, Тукай ожидал своего послед него часа, таял, подобно горящей свече, пламя которой угасало день ото дня. Однако до последнего часа откладывались меры по его спасению. Пророческими оказались слова, сказанные Тукаем за несколько лет до этого:
О мой священный, грустный саз!
Зачем так мало ты звучал?
Ты поломан, я сгораю, расстаемся мы с тобой.
Габдулла Тукай скончался 2 апреля (по старому стилю) в од ной из Казанских клиник, оставив нам в наследство являющийся большим национальным достоянием сборник стихов4.
Значимость этих стихов, влияние, которое они оказывали на нас во времена молодости, еще не получили должной оценки. Однако их простой красивый язык, подобное роднику национальное звучание стали причиной пробуждения у нас любви к своему языку. Они помогли сохранить материнский язык нашим со племенникам, живущим вдали от Родины. Вот почему наибольшим достоянием является труд Тукая во благо нашего языка. Спустя двадцать пять лет со дня смерти Тукая мы преклоняем колена перед одинокой могилой Тукая и выражаем уважение и любовь духу поэта от нации, которая при жизни недостаточно ценила его.
Гаяз ИСХАКИ
В 25-ю годовщину со дня смерти Тукая
Впервые опубликовано в журнале «Яңа милли юл» («Новый путь на ции») в 1938 году (№ 4). Печатается в переводе на русский по: Исхакый Г. Әсәрләр: 15 томда. Т. 12. Б. 236–243.
1 Г. Исхаки имеет в виду опубликованную в 1913 году работу Г. Ибрагимова «Татарские поэты», в которой критик разбирает творчество трех татарских поэтов (Дардменда, С. Рамиева, Г. Тукая) и ставит первых двух выше Г. Тукая.
2 В мае 1908 года в русскоязычной периодической печати появляется ряд публикаций о современной татарской литературе. В одной из них – «Очерки новейшей татарской литературы» – опубликованной в газете «Волжско Камская речь» (номер от 21 мая 1908 года) ее автор, цензор, педагог, преподаватель Казанской татарской учительской школы Альберт Пинкевич, пишет:
«У Тукаева много истинной поэзии, но морализм, проповедь сводит на нет его произведения. Он касается всех сторон татарского быта и диктует правила жизни». Через некоторое время (10 июня 1908 года) в газете «Волжский листок» за подписью «Касим Уралец» публикуется статья «О татарских по этах». Ее автор, полемизируя с А. Пинкевичем, не признает оригинального поэтического таланта у Тукая, считая его лишь неудачным переводчиком:
«Мы со своей стороны заметим, что эти «томики» не более, как две тощие книжонки, заключающие в себе 10–15 оригинальных стихотворений, а в остальном заполненных неудачными переводами из Лермонтова и Пушкина».
3 Знаменитое стихотворение С. Рамиева, ставшее апофеозом его индивидуализма. В пронизанном ницшеанскими мотивами сильной личности стихотворении поэт создает героя-бунтаря, объявляющего себя носителем «могучей силы», выступающего против религии (небесных богов) и государства (земных правителей)
4 Речь, по всей вероятности, идет о сборнике «Габдулла Тукай мәҗмугаи асаре», увидевшем свет только в 1914 году после смерти Г. Тукая. Из статей писателя и воспоминаний его друзей можно заключить, что работу над этой книгой больной Тукай начал незадолго до своей смерти в 1913 году.